значит, кто-то тебя обкрадывает. Теперь большинство горожан голодало. Вася благодаря работе в инофирме почти не голодал. С работой ему повезло.

И все равно он не скрывал своего недовольства теперешней жизнью. У него, как отмечал про себя Иван Григорьевич, был неистребим инстинкт сопротивляемости.

Слушая Васю, Иван Григорьевич мыслями летел за океан. На земле предков он неотступно думал о своей семье, о покойной Мэри, о сыновьях. Сыновья давно уже взрослые, каждый пошел своей дорогой, отличной от дороги отца. Он горько сожалел, что его кровные дети принадлежат другому миру, насквозь враждебному их отцу и родине их отца. Конечно, теперь они уже знают, кто их отец, и это обстоятельство, по всей вероятности, сломало карьеру старшему сыну. Вряд ли капеллана Эдварда Смита оставили в армии, хотя… как знать. Он все-таки внук влиятельного политического деятеля.

Женитьба чекиста на дочери американского сенатора, непримиримого врага России, разрабатывалась Центром как далеко не рядовая операция. Расчет был на эрудицию, на тонкую игру чувств чекиста. Игра стала увлечением, и так получилось, что чисто человеческое взяло верх: влюбленность лейтенанта Смита ни у кого не вызывала сомнения. А когда родился первенец — Эдвард, Джон Смит уже не мыслил свою семейную жизнь без обаятельной и ласковой Мэри.

Мэри тоже любила Джона, как сама признавалась, любила больше своей жизни. Ей казалось, о нем она знала все. Знала много, за исключением главного, что он — советский разведчик. Для нее эта страшная новость была потрясением. Ее поместили в госпиталь, но даже лучшие врачи, которые питали дружеские чувства к полковнику Джону Смиту, оказались бессильными… Это черное известие нагнало Ивана Григорьевича уже в Москве, когда он встретился с уцелевшим коллегою по нелегальной работе.

Коллега ничего не узнал о дальнейшей судьбе Смитов-младших. Сам же Иван Григорьевич был более-менее спокоен за младшего сына. Артур снисходительно высказывался о службе отца и старшего брата: «Я бизнесмен, и на армию смотрю, как Гулливер на лилипутов», намекая, что люди военные, значит, подневольные. Любимец деда-сенатора, он рано заполучил часть его миллионов. И эти миллионы он, как удачливый делец, уже удвоил.

Сыновья — в этом он был убежден — даже отдаленно не догадывались, какую нужду в своем родном городе терпел их отец. Но как им догадаться, если он затаился, молчит, не подает вестей? А подаст… Найдут его труп — труп пожилого неопознанного мужчины.

И тогда адское оружие будет тихо, без выстрелов разить его земляков. Да что земляков! Всю Украину! Всю Россию! Будет их выбивать сначала десятками, затем — сотнями, тысячами, миллионами. Женщины будут или вовсе не рожать, или производить на свет детей, не способных дать здоровое потомство. Через полвека от славян останется только место, где начиналась Русь.

Как разведчик, Иван Григорьевич понимал, ставя перед собой непосильную даже для целой резидентуры задачу, он обрекал себя на душевные муки. В этом городе он один во всей полноте знал, на что способны американцы.

Сколько еще горя принесет Америка, пока не повторит судьбу второй после себя супердержавы! Но как это сказать людям, тому же Васе, тому же Михаилу Спису, да тому же мэру Славку Тарасовичу Ажипе?

Глава 13

На 7 ноября Джери наметил выезд в село Пески — это за двести километров от Прикордонного.

С вечера тихо падал мокрый снег, а к утру подул восточный ветер. Приморозило. Дорога стала как стекло. «Джип» даже на шипованной резине потерял устойчивость. Вася посоветовал отложить поездку. Но у Джери были свои планы, и он не собирался их ломать.

— Скажите ему, Григорьевич, что он долбо. б, — просил Вася доктора, пока они переносили в машину тяжелые термосы. (Измерительную аппаратуру американцы грузили сами.) — Хотя «джип» это «джип», — не отступал Вася. — Но кто поручится, что на скользкой дороге нас не шарахнут? Вас, Григорьевич, оплакивать не будут, потому что некому. А каково мне в мои молодые годы лежать в гробу? Я столько усилий затратил, чтоб прилично жениться. Жена, конечно, поплачет и опять выйдет замуж. Это ей просто — у нее квартира. Да и сама она, моя Люся, — огонь. Уже, представляете, потребовала, чтобы я ей сообразил ребенка. Для укрепления семьи. А у нее и так от каждого мужа по штуке. Я у нее третий.

О жене он мог говорить бесконечно, но то и дело возвращался к главному:

— Ну, ладно. С нами проще. Мы для них особи колониальные. А по ним же будет рыдать Америка. И лично в мой огород бросят камушек: вот, мол, один украинский дурак угробил троих американцев. Может, и про вас словечко вставят, дескать, за компанию с ними отдал богу душу врач-пенсионер, которого нужда заставила пойти на шабайку. Скажите, Григорьевич, этому долбо. у: стихия. Американцы хоть и не глупые, но не соображают, что стихия — это и есть наш истинный бог. И все мы под ним ползаем, как муравьи под колесами трактора.

Пространно рассуждая о похоронах, о семье, о стихии, Вася подводил к мысли, что сегодня 7 ноября, ему никуда ехать не хочется: а ведь ездил и в худшую погоду и не роптал.

— Никак у тебя, Вася, намечается праздник?

— Точно, Григорьевич! Этот день у меня нерабочий. Его отмечал еще мой прадед. Он мне рассказывал, как в семнадцатом, пока его товарищи штурмовали Зимний, он нашел винный погребок и на радостях не выползал оттуда трое суток. Сам он не выполз, его вынесли без винтовки и без документов. К тому же кто-то снял с него чоботы. Сел мой прадед в поезд и махнул на Украину добывать себе обувку, попал в Гуляй-поле. А там батько Махно собирает армию. Ну и прадед мой к нему пристроился. В ружейную мастерскую. Ремонтировал пулеметы. А когда разбили батька, ремонтировал пулеметы для Красной армии. В боях не участвовал, но глаз ему выбили. Кому-то что-то не так сказал. А вот дедушка и батя были вполне советские. Я тоже совок.

— То есть?

— Ну, советский, — уточнил Вася и удивленно посмотрел на врача черными цыганскими глазами. — Вас, Григорьевич, не замораживали случайно этак лет на сорок?

— С чего взял?

— С того, что вы о совках слышите впервые. Мои пацаны, ну дети моей Люси, тоже совковые. А старший, Серега, тот по ухватке вылитый майор Спис.

Оказывается, Вася близко знает Михаила Васильевича, племянника Анастасии Карповны. Беседуя с Васей, Иван Григорьевич окончательно укрепился в мысли, что первым человеком, кому он раскроется как разведчик, будет председатель Союза офицеров Михаил Спис. В городе он человек известный, и как